Беглая Русь - Владимир Владыкин

В Кухтинке Фёдор погостевал недолго – часа два; проведал Епифана, который всё так же, как и раньше, работал лесником; навестил Настю с её повзрослевшими дочерями и единственным сыном, родившимся уже после ареста мужа. От неё узнал, что их председателя сельсовета Антипа Бедина арестовали якобы за утаивание недоимщиков. Он также проведал и Нюту с мужем Ерофеем с их тремя детьми. Муж Нюты в колхозе всё так же плотничал и потихоньку дома, столярничая, выполнял заказы людям. И жизнь для них шла счастливо, но с Ерофеем Фёдор никогда ни о чём не беседовал, тот был всегда как-то таинственно молчалив, точно знал нечто такое, чего другим знать не положено. А вообще, он был по натуре такой: политики не касался, жил тихо, никого никогда не задевал. И даже ни с кем не выпивал. Впрочем, Фёдор тоже не жаловал зелье. Нюту он плохо знал, ему просто хотелось посмотреть, как живёт старшая сестра его жены, чем и выполнил наказ Екатирины. Её сестра была мастерица по вышивальному делу и передала жене несколько накидок на подушки с выбитыми на них затейливыми узорами. А Фёдору, пришедшему к ним с пустыми руками, было неловко принять такой роскошный подарок…

И он, пригласив приехать к ним, на Дон, в гости, скоро попрощался; и уходил с мыслью, что Ерофей с Нютой, как и все тут, перемогли трудные времена. Получалось, только он, Фёдор, струсил, покинул родную избу. И теперь находился в Аргуново гостем, а в избе от их прежней жизни не осталось и следа, и он почувствовал какую-то особенную щемящую боль, что теперь им здесь уже никогда не жить, а изба перейдёт навсегда к чужим. Он только довольствовался тем, что познакомился с жизнью земляков, и она вызвала из памяти прошлое, по которому вдруг неутешно заныла душа, отчего даже хотелось заплакать, чего раньше с ним никогда не случалось… И он не знал, что изба, срубленная его руками, простоит ещё не один десяток лет, а его самого будут помнить только соседи да родственники жены…

В конце письма Фёдор написал Екатерине о её брате Егоре, который в самом начале своего лагерного злоключения прислал жене Насте по оказии два скупых сообщения, что сослан аж за Полярный круг, что пока жив, и больше от него не получила ни одной весточки, однако, несмотря ни на что, она терпеливо продолжала ждать мужа…

Конечно, о своих чувствах он не писал жене, и никак не мог понять: почему он так легко погнался за хлебной приманкой вербовщика? Спустя несколько месяцев, когда голод уже не угрожал и, наверное, совсем отступил, легко было недоумевать, а тогда во имя спасения своих детей жили в постоянном страхе…

Напоследок Фёдор всё же приписал свои сомнения: не ошибочно ли они осели на юге по воле вербовщика? И будто напрочь забыв о похороненной матери на тамошнем городском кладбище, он опять надоумливал жену: а почему бы им и впрямь не вернуться в родную деревню. И она, Екатерина, там должна без него с детьми одна собраться в обратную дорогу, а он будет тут её ждать, чтобы и ему не тратиться на обратную дорогу. Но сначала должна была письмом уведомить, как она посмотрит на его предложение. И он отнёс письмо в сельсовет. Председатель Пётр Иванович Наметов встретил его радушно, расспросил, как там, на Дону, живётся им. Фёдор как мог обрисовал картину, но так, чтобы у Наметова не сложилось мнение, будто он действительно жалеет о своём поступке, променяв родную деревню на чужбину, где ничем не лучше, чем здесь. Конечно, на юге живётся неплохо, хату своими силами поставили, скоро обзаведутся своим хозяйством. И тут, под влиянием участия Наметова, он проговорился, что вопреки всему тянет его родина своими путами; и Наметов, бодро подмигнув, поощрительно поддакнул, дескать, правильно, всегда так тебе говорил и вот оказался прав…

Получив письмо от мужа, Екатерина расстроилась, собрала детей на совет: Нина и Денис к задумке отца – вернуться домой – отнеслись крайне враждебно. Они вовсе не намерены уезжать из тёплого края, уже привыкли здесь ходить в школу. И Екатерина, несмотря на описание мужа того, как бедственно жили её сестра Нюта, брат Епифан, невестка Настя и все земляки, приняла мнение детей. Заручившись их твёрдой поддержкой, так прямо и написала: теперь нечего мотаться взад-вперёд. Да ещё так хотелось строго отчитать Фёдора, такого всегда идейного и вдруг проявившего не похожее на него малодушие. Хотя в душе понимала, что мужа не отпускает родина, он почувствовал неистребимый зов предков. Это ему наказание за то, что не понимал свою мать, которая ни в какую не хотела покидать родную землю. На что она, Екатерина, так далеко от родины, но тоже чувствует её даже на расстоянии. Ведь нигде невозможно скрыться от воспоминаний, так как в памяти сохраняется почти вся их прежняя жизнь. Но ради детей, желающих жить на юге, она одолеет все сомнения и будет поддерживать лишь письмами духовные узы с родными, уж с ними даже насильно невозможно порвать связь. А тут она окунулась в новые, обступившие со всех сторон, заботы, и не одними домашними делами, но и работой в колхозной огородной бригаде. А сколько забот уходило на Нину и Дениса, учившихся пока в городской школе, куда часто наезжала проведать их. Однако, когда читала письмо Фёдора, Екатерину неожиданно взволновало предложение мужа. В тот момент она чуть было не вышла из себя: ты, дескать, тут с детьми собирайся в дорожку, а он там подготовится к их встрече?! Вот уж на кого-на кого, а на Фёдора это было совсем не похоже, точно бес водил его рукой, а не он писал. Она должна собрать багаж, для которого нужна мужская сила, а потом грузить весь скарб в багажный вагон на станции? Хорошее дело навязывал слабой женщине! Вот тут она отказывалась понимать мужа, ведь не она, а он, Фёдор, был зачинщиком отъезда в чужие края. И почему же вдруг заблажил вернуться? Но это ей совсем было непонятно. Неужели на Фёдора так сильно повлиял Намётов, что напрочь забыл, как ещё в её бытность председателем колхоза муж ревновал её к нему, председателю сельсовета? Хотя в день отъезда на родину мужа, когда сел в вагон, у неё почему-то тоже возникали такие же думки. Но не о Наметове же она тогда думала, который иногда выручал её, когда секретарь райкома Снегов обвинял её во всех грехах, какие на неё сваливались из-за увиливания от работы некоторых колхозников, которые хотели только числиться и чтобы начальство их не трогало. А ведь тогда нелегко налаживалась колхозная жизнь, которая для односельчан была не привычна. И вот теперь ей не хотелось снова там пережить тот страх, когда Снегов грозился отдать её под суд за то, что на лугах осталось не убранное сено. И она большим усилием воли подавила в себе сиюминутное желание, чтобы вместе с мужем уехать с детьми на родину, несмотря на то, что тоска по дому порой была невыносимой. Однако вскоре жалость к детям, которые грезили югом, возобладала; она полностью смирилась со своей участью и долей семьи. Это было как бы спасением от всего пережитого на родине, которое под влиянием воспоминания вновь поднялось в ней. Она написала мужу, чтобы там долго не маялся, а то привяжет тоска к родной избе неразрывными узами, и тогда даже разлуке (с ней и детьми) не справиться с этим чувством, выворачивавшим душу наизнанку, что и впрямь потом добирайся с детьми домой сама, вопреки их желанию остаться здесь жить.

Но этого не произошло. Она, при внешнем спокойствии, никогда по-настоящему не умела сердиться. Хотелось ли Екатерине на самом деле уговорить детей на обратную дорогу, она толком не знала, поскольку свои чувства постоянно сверяла с высказываниями детей. «Не хотим возвращаться! Там нам делать нечего!» – говорили на перебой младшие Боря и Витя. Для неё они стали точно духовными и идейными поводырями. Да и хата, построенная и обмазанная глиной её руками, уже впитала в себя частичку её души, и как бы молчаливо удерживала хозяйку, привязав к себе накрепко, и словно тоже умоляла больше никуда не уезжать. И зачем теперь гоняться за счастьем, коли хата и есть отныне их тутошний корень, пущенный ими, наверное, навсегда: с него детям и вести новую родословную. Да и могила свекрови для них теперь как напоминание о памяти рода, хотя остальные предки лежат далеко на родине. Но они будут жить в их памяти и передаваться детям и детям детей. Хотя надолго ли хватит её, памяти-то?

И вот желание детей жить здесь, для Фёдора тоже стало определяющим на все времена существования их будущего рода. И тогда он, найдя быстро в своей деревне покупателя, продав избу, собрался в дорогу, теперь окончательно почувствовав себя среди земляков не долгим гостем…

Глава 2

В следующий 1935 год хлеб хотя и уродился, но почему-то не столь обильно, как в предыдущий. И зима, выдавшаяся почти бесснежной с умеренными морозами, но с сильными ветрами, подошла к весне с пустыми закромами. Кормов скотине катастрофически не хватало, отдавали даже прелую солому, посыпая её несколькими горстями отрубей. Угроза голода вновь кружила близко и нависала над подворьями, ещё некрепкими, ещё зыбкими, ещё уязвимыми перед голодными ветрами, выдувавшими зимой с полей почти все посевы озимых. Вот и пришлось пересевать яровыми. Однако беда кружилась не над всеми: она не могла достать ни председателя колхоза Павла Жернова, ни кладовщика и в одном лице сторожа Ивана Староумова, ни пахаря и сеятеля Семёна Полосухина, ни бригадира Костылёва. А вернувшиеся из своих блуканий по свету в поисках лучшей жизни Матвей Чесанов, Захар Пирогов, Прохор Половинкин, Мартын Кораблёв, Прон Овечкин, Гурий Треухов и некоторые другие мужики больше кого-либо боялись бесхлебицы. И перед угрозой голода были вынуждены приспособляться к председателю Жернову, налаживать с ним необходимый контакт, чтобы Павел Ефимович относился к ним подобрее и мог отпустить в счёт трудодней хлеба. Значительно тяжелей приходилось Роману Климову, Фёдору Зябликову и вновь приехавшим Демиду Ермилову и Афанасию Мощеву, но о последних весь сказ впереди…